Хорошо, что я не журналист... (чисто местное)
Вот выложила всю историю Зоси — и не пишется. Хоть и рука уже давно не болит.
Опять мутное какое-то время наступило и мысли всякие одолели, а от шампанского голова болит и «Женитьба Фигаро» не утешает.
От новостей никуда не денешься, да и новости своего, ближнего круга не радуют — такая уж полоса пошла.
В позапрошлую пятницу, аккурат, как собралась подобрать музыку к посту, позвонила университетская подруга из Москвы — у неё умерла старшая сестра — на два года всего старше меня. Не так уж внезапно, болела долго и тяжело, но всё равно — трудно назвать это ожидаемым. Проговорили почти до шабата — какой уж там пост и какая музыка...
На исходе субботы попал в больницу с инфарктом очень близкий знакомый — до сих пор в тяжёлом состоянии на ИВЛ. Тоже почти ровесник.
В прошлую пятницу — израильтянам объяснять не надо — весь этот ужас на горе Мерон.
Комментировать не хочется. Хорошо, что есть работа, хорошо, что её много, хорошо, что снова езжу в офис, хорошо, что я не журналист, обязанный немедля реагировать, откликаться на актуалии и кому-то что-то доказывать, потому что даже редкие посещения Интернета и новостных программ в такое время наносят заметный ущерб душевному здоровью.
Плюс перманентный правительственный кризис идёт своим чередом, некоторые запасаются попкорном и семками, не замечая того, что подписываются на очередной сериал по вытащенному из нафталина и до тошноты предсказуемому сценарию.
Но что делать, «бывали хуже времена...», да, и вопреки следующей строке — подлее тоже бывали.
Вчера шуму наделал выходящий в тираж телеведущий Ярон Лондон. Соригинальничал — решил напомнить о себе, рассказав не о пережитых подростковых травмах, а похваставшись собственной подлостью — погордился тем, что на погибших ортодоксов ему плевать. Это, панимашь, не его народ. Навроде китайцев — чаво по ним страдать?
Мне как-то приходилось уже объяснять в сходной ситуации, что никто по посторонним людям страдать не обязан. Каждый день в ежедневных газетах целые колонки и страницы полны разнообразными траурными объявлениями, и если речь там не идёт о наших близких, мы с чистой совестью пролистываем их, не читая. Это в детстве ребёнок ужасается каждой встреченной похоронной процессии — с возрастом мы от этой избыточной чувствительности избавляемся, и это правильно. Скажу больше — равнодушие к горю того, кто тебе лично не знаком, чувство легитимное, эмоции мы бережём для ближнего круга, ресурсы наши душевные не беспредельны. Но это только, если речь именно о полноценном равнодушии: я не могу ничем помочь, а потому не хочу и не буду об этом думать и говорить, закрою газету, выключу телевейзмер, найду сериал на Нетфликсе, постараюсь забыть и займусь своими делами.
А вот когда человек, имеющий доступ к СМИ, вопит на весь белый свет: «Они умерли, а мне пофиг!» — это никакое не равнодушие. Это как раз очень даже неравнодушное, откровенное и декларативное злорадство. Когда чужих тебе погибших людей ты норовишь ещё и пнуть посмертно — это подлость.
Комментаторы на «Walla», правда, вломили ему от души — на что интеллектуал скорбно заметил, что некоторые не понимают, что такое истинная свобода мнений... (О том, что комментаторы могут той самой свободой мнений и слововыражений пользоваться, разумеется, речи быть не может).
Но поскорбит он недолго — раз и навсегда назначившие себя почему-то властителями дум, сраму не имут, коллеги по цеху пожурят слегонца, да и позабудут, снова будут встречаться на одних тусовках, ручки жать, коктейлями чокаться (или нет — интеллектуалы не чокаются), толковать о демократии и сами себя любить. Какое всё-таки счастье, что время этих динозавров плавно уходит вместе с регулярными просмотрами телепередач (лишь бы Тик-Ток не освоили, дело-то нехитрое).
Что делать — и это уже было, и нет ничего нового под солнцем, как учил один умный еврей. Переживём как-нибудь.
Как учил другой умный еврей, старичок-ремесленник, которого встретила незабвенная Сашенька Яновская в передвижном зверинце дореволюционного Вильно:
«Видишь это полосатое? – говорит он внуку. – Так это зеберь… – И, обращаясь уже к моей маме, старичок добавляет: – Этот зеберь, я вам скажу, мадам, – это пункт в пункт человеческая жизня… Черная полоса – горе, а за ней белая полоса – радость, и так до самой смерти! И потому, когда начинается белая полоса, надо идти по ней медленно, тупу-тупу-тупочки, надо пить ее маленькими глотками, как вино…
– А когда потом приходит черная полоса, – с улыбкой спрашивает мама, – что делать тогда?
– Тогда, – очень решительно отвечает старичок в картузе, – надо нахлобучить шапку поглубже, на самые глаза, поднять воротник повыше ушей, застегнуться на все пуговицы, – и фью-ю-ю! – бегом по черной полосе, чтоб скорей пробежать ее! И самое главное, мадам, – старичок наставительно поднимает узловатый палец, – когда бежишь по черной полосе, надо все время помнить: за нею придет светлая полоса… Непременно придет!»
(Моим читателям, я надеюсь, ссылку на великую Книгу нашего детства давать не надо).
no subject
Он умер... Тот мальчик, который был פצוע אנוש.
no subject
ברוך דיין האמת
no subject
До последнего момента ждала чуда...
הי"ד
Дочь моя старшая сказала, что девочка с их школы, и сестра девочки из их школы (сестра ездит из Ицхара в Кфар Хабад в школу!) чудом уехали с той остановки несколькими минутами раньше...
no subject
Взрыв прогремел за моей спиной. Женщина, шедшая позади, почти упала на меня, отброшенная взрывной волной.
Грустная иллюстрация к тому, как жадность фраера спасла.