Сделано в Китае... И про попытки расхламления.

[chipka_ne]

Год назад гостила у меня родственница, которая в пятьдесят лет сделала полный дауншифтинг — из респектабельной дамы, супруги солидного бизнесмена стала вольной художницей и путешественницей.

Колесит по миру лоу-костами с рюкзачком (не больше 5 кг!) за плечами, снимает койки в хостелях или недорогие апартменты, продаёт с переменным успехом своё рукоделье, проводит, где удаётся, мастер-классы, участвует в выставках и счастлива чуть более, чем полностью. 

А начала она свою новую жизнь с того, что ранее называли «опрощением», а нынче зовут модным словом «минимализм». 

Долой респектабельность и элегантность! Ибо лёгонькие на вид элегантная блузка и юбка-карандаш, требуют шпилек-колготок-блейзера-кашемирового шарфика-побрякушек Сваровски-верблюжьего пальтишка-сумочки-пижамки-пеньюара-дамалолиещёчего — какие там 5 кило в лоу-кост! 

90 процентов нажитого непосильным трудом оказалось лишним, тяжёлым и ненужным. После процесса тотального расхламления выяснилось, что не так уж сложно всё самое необходимое уместить в рюкзачке. Не хватило чего-то? Докупим дёшево по прибытии и без сожаления оставим по убытии: easy come, easy go! 

Мне такой стиль жизни очень нравится. Я, может и завидую где-то: 

..Умчалась бы я за тобой в города,
В пампасы и в прерии, в кое-куда,
Но столько селёдок-картошек-петрушек
Прикрикнут: — Куда ты?!
— Нет, я  никуда... 

Но... Однажды, когда она ночевала у меня, я вслух восхитилась её способностью обходиться малым. И вслух же посетовала на своё плюшкинство — кто бы, дескать, меня за шиворот взял да заставил всё к едрене-фене повыкидывать! 

Родственница моя человек во-первых, добрый, во-вторых, решительный и к прокрастинации не склонный. И проснувшись наутро изъявила желание немедленно к процессу моего перевоспитания приступить. 

— Первым делом, — сказала она, — уберём лишние горшки с подоконников, чтобы солнце не загораживали!

...Эээээ, — тут же затормозила я, — а где они, лишние-то?

Вот эту гераньку я подобрала в 99-м году в Псаготе, как сейчас помню, был день самых ужасных в моей жизни выборов, когда выбрали этого... не к ночи будь помянут, хорька со свинячьими глазками. Сосед наш сверху, Реувен, еврей из немецкой Швейцарии, обычно невозмутимый, как танк, в этот день психовал сверх меры, что выражалось в том, что он без конца пытался себя чем-то занять — два раза не в свою очередь вымыл общую лестницу, бормоча под нос то «цум тойфель!», то «доннерветер!», потом долго что-то прибивал и сверлил дома, потом взялся наводить порядок на сорокаметровом своём балконе и вдруг решил выбросить свои старые ящики с геранями — одичали, плохо цветут, надоели! 

— Эй, — закричала я, когда увидела, что он, пыхтя, волочёт ящик с геранями на помойку, — перестань! Цветы-то в чём виноваты? хочешь выбрасывать? — выбрасывай в мою сторону! 

Так брошенки и поселились у меня во дворике, а три года спустя,  в день переезда, уже сидя в грузовике, я вспомнила, что мы в ответе за тех, кого приручили, остановила машину и велела тихо проклявшим меня грузчикам вертаться сей секунд за гераньками. 

Если честно, они и в самом деле как-то одичали,  росли вкривь и вкось, цвели нерегулярно и как-то растрёпанно, несколько кустов просто вдруг скукожилось, заболело и засохло без всякой причины, из четырёх ящиков осталось два горшка — ну, и как их выкинуть, вы что! 

А отросток одного из колючих алоэ подарила мне одна бабушка из «Мелабева», ей было уже тогда, в 2004-м, 90 с хвостиком, и звали её смешно, Етти — я уточнила, наверное, всё-таки Эти? — Эстер? —  нет, именно Етти — Генриетта. 

Её муж до войны был главным раввином Норвегии. И у него был в 30-е с огромным трудом полученный сертификат на въезд в подмандатную Палестину на всю семью. Но он отправил жену с дочерьми, а сам остался. В Норвегии не так много евреев, религиозная община и вовсе малочисленная — как он мог их оставить? Что за община без раввина? так Етти и уцелела, хоть и хлебнувши в тогдашней Палестине выше крыши и тяжелой работы и бедности. А муж погиб. (Чуть не добавила: «разумеется»...) Потом я видела в документальном фильме её выступление на процессе Эйхмана. 

Так что — нетушки, это тоже никак не лишнее, да там, собственно, всё не лишнее — они у меня все штучные, с именами и с биографиями! 

Тогда минималистка моя предложила избавиться от картин — чистые, белёные стены сразу меняют пространство, увидишь — в доме прибавится света! и воздуха! и простора! — тебе сразу захочется ещё простора и пустоты, ты сама не заметишь, насколько легче тебе станет избавляться от лишнего! 

...Я представила себе на этом месте голые белёные стены — ужас!
И что выкидывать? картины моей дочери? 

Рут и Орпа. Прощание. (Это первая её картина маслом, написанная в 10-м классе)

Картины аутистов, которые мы в своё время еле успели спасти?
Картины друга нашего Виктора, который несколько раз писал портреты нашей первой  борзой  — невесомой птахи, грациозной Ники? (Когда мы на время отъездов оставляли у него Нику, он, каждый раз возвращаясь с прогулки, удовлетворённо говорил:«Я купаюсь в лучах её славы!» 

Автопортрет художника с Никой - Иерусалим на закате.

Ксерокопию с автографа Феллини и Мазины, который они оставили для Ташкентского киноклуба (оригинал канул в пучину сейфа нашего весёлого директора-маффиози, хорошо хоть копию снять успела...).

Какое выкидывать — у меня в загашниках ещё столько всего хранится, что надо в рамочку вставить и повесить, благо свободные стены пока остались!

Тогда подруга предложила... вставьте нужное и угадайте стрёх попыток, что и с каким результатом — что вы сказали? совершенно верно.

На самом деле, к каждому Песаху я выношу из дома лишнее мешками, правда. Не знаю, как получается, что оставшееся всё равно размножается — почкованием, не иначе. 

Но когда пытаюсь анализировать, то выясняется, что легче всего как раз выбрасывается новое, двух-трёхлетней давности, иногда почти ненадёванное — то, у чего нет имени-отчества-истории, пустое и беспамятное, независимо от цены. 

А в прошлом году, когда мы разбирали вещи в маминой квартире, я, к ужасу племянницы, увезла с собой в Израиль несколько никому не нужных, но жизненно необходимых мне тряпочек из старого, оббитого медными полосами китайского сундука. Я бы и сам сундук, который в детстве был для меня пещерой Али-Бабы, увезла, но он необъятный и неподъёмный. Договорились, что племянница отдаст его в какое-то хипстерское фотоателье, где собирают всякие винтажные штучки — пусть даром берут, лишь бы не выставлять его сиротой китайским на помойку.

Но несколько памятных мне вещичек из сундука забрала. Зачем? А так! Пусть будут...

Знаете, что это за розочка? Это блузка из набивного китайского шёлка, а в стакан я её запаковала, чтобы оценили тонкость и невесомость ткани. Она старше меня года эдак на четыре, но я её, представьте, в студенческие годы носила, к ужасу всех вахтёрш на свете с широченными бархатными брюками фиолетовыми — ни дать ни взять, как Рита Хэйворт в 30-е годы. Как ни странно, она на мне и сейчас застёгивается, но сидит уже не так — в оригинале она должна быть свободной совсем и нависать над талией (где нынче будем делать талию?) таким балахончиком. И вот, что удивительно — ни в одном шве шёлк не расползся, как это часто бывает с тонкими тканями. 

Цвет ни на одной фотографии в развёрнутом виде не получился — точнее всего он вышел как раз в стакане.

А вот ещё один стаканчик, разовый с шарфиком, даже не слишком утрамбованным.

А это сам шарфик — развёрнутый. Жаль, фактуру и тактильные ощущения передать невозможно — когда его набрасываешь, то такое чувство, что облачко на шее из лебяжьего пуха... 

А вот это платье, крепжоржетовое, я в Ташкенте носила уже в 80-е, к неудовольствию тамошних модниц, ибо строгое общественное мнение  «европейским» женщинам предписывало носить строго обозначенный набор прЭдметов — уж коли все, независимо от комплекции облачились в потрескивающие на заду джинсовые юбки и дружно заправили в них футболки с кривой надписью «CHANEL» — и ты изволь! неча тут — в старье щеголять! 

Клиньев здесь — 12 (прописью — двенадцать), столько же вытачек-защипов, края швов внутри и подол обработаны вручную — у японской портнихи, которая маму обшивала, власти понародневшего Китая конфисковали профессиональную машинку, оставили только ручной настольный «Зингер». И тоже самое — ни на одном шве ткань не разошлась. 

А это крепдешин в разнокалиберные горошки — мамино любимое, и в пир и в мир, и в добрые люди. Тоже 12 клиньев — кто сейчас такое шьет на каждый день? — эх... 

А вот это мне случалось пару раз уже в Израиле надеть: раз — на чью-то свадьбу, раз — на бар-мицву. (За что и люблю Израиль — никого не волнует, в мейнстриме ты или нет, наоборот дружно восхитятся вещью из бабусиного сундука и почтительно скажут «винтаж!». Ну, и красавицей назовут — хоть и соврут, а приятно! ) Тоже мамино и тоже из Китая от той же японки. Как ткань называется, не знаю — вроде крепдешин, а на нём — набивные цветы из панбархата. Сбоку у него была не молния, а кнопки, я этот разрез зашила, потом влезть не могла, а недавно налезло на меня в застёгнутом виде  опять — хо-хо! 

И ещё вот что нашла, не китайское на этот раз — свой знаменитый шарф, самолично связанный — я как-то писала, как одна красномордая тётка в метро меня посулила на нём повесить.

Шапку вот только не нашла, жалко, потому что некогда в оригинале девушка, заслужившая столь горячо высказанное пожелание выглядела  вот так:

Шарфов я больше не вяжу — у меня их и так девать некуда. Но вот этот — не выброшу! какие бы минималистки у меня не ночевали!