Нетипичный фронтовик
Ничего не стала писать ко Дню Победы. Во-первых — пятница-суббота, сначала некогда, а потом выключаем компьютер.
Во-вторых — чахлые холивары и без моего участия дотлевают.
А я и так в последние карантинные дни всё вспоминаю и вспоминаю. Раньшую жизнь, своих родителей, их родню, их фронтовых друзей — и чем больше вспоминаю, тем, знаете, меньше хочется праздновать.
У меня папа, отвоевавший — реально отвоевавший восемь лет, имевший иконостас боевых наград, ранения и контузию — никогда и ничего не рассказывал о войне. Вот реально — никогда и ничего. У меня очень цепкая память, я себя помню фрагментами лет с 3-х, папины рассказы о детстве, о братьях-сестрах, о техникуме, о жизни в Китае помню, а вот на месте войны — пустота. Чёрная дыра. Иногда на попытки расспросить отшучивался — для этого у нас мама есть, она любит по митингам... Очень кисло относился к приглашениям постоять на трибуне, когда в 60-е возобновили торжества по случаю 9 мая.
Вот гостей пригласить и поляну накрыть — это с радостью. Причём, если погода позволяет, то «поляну» в буквальном смысле слова, выехать на машине в лес за ландышами, и устроить пикник на травке. После обеда вздремнуть в тенёчке, чтобы «фронтовые сто грамм» выветрились и вернуться вечером в уже притихший и опустевший город — шума-гама папа не любил.
Что он любил — так это встречи с однополчанами, но не на трибунах, а за столом, они проводились не в мае, а, как правило, в марте, в Москве, приуроченные к какой-то памятной дате из истории 39-й армии. Ну, и каждый год визиты — мы к вам, а вы к нам, запросто, без особого предупреждения. Я только лет в 10 сообразила, что далеко не все, кого я звала дядями Ванями и тётями Анями — нам действительно родня. Это были фронтовые друзья моих родителей — ближе, чем любая родня.
Кроме этого, несколько лет писал во все инстанции, занимаясь поисками провавшего без вести брата Ивана, помогал вместе с остальными братьями-сёстрами его вдове с двумя детьми (формулировка «пропавший без вести» означала, что пенсию вдове и детям платить не будут — а ну как ваш муж и отец в плену жировал, предавая родину за бочку варенья и корзину печенья!) — и ведь нашёл его могилу, и детей и внуков его туда привёз! И установил, что тот погиб в бою — это было для него настоящим делом, а не митинги и не парады.
И фильмы не любил военные. Любил безыдейное цветное кино, про любовь и комедии — лучше, чтоб «не наши». Очень хорошо пел, мама рассказывала, что влюбилась в него сначала, когда услышала, как он поёт «Вася-Василёк», а потом увидела, как крутит «солнце» на турнике. Но военную песню при мне пел только одну «Дороги» да и то редко — всё больше «Ой, чи то кінь стоїть» или «Несе Галя воду», джентельменский застольный набор
Всякие юбилейные медали, на которые пошла мода, если не ошибаюсь, с середины 60-х, презирал искренне и непедагогично называл «цацками», а потом любимым внучкам давал поиграть по первой просьбе к маминому ужасу (а нынче, как глянешь, на фоточки бодреньких румяных ветеранов — чуть ли не моих ровесников - и медальки-то у них такие же... румяные и блестящие, вчерась с фабрики). Ну, и нарядные машынки с портретом усатого доставляют отдельно.
Был один случай в раннем детстве, когда папа меня ужасно напугал. (Вообще человек спокойный, неторопливый и редко повышающий голос, когда он раз-другой в жизни впадает в гнев — то пугает гораздо больше, чем тот, кто орёт постоянно). А вспомнила я это, когда увеличивала для ЖЖ крошечную, размером с кадрик на плёнке единственную фотографию живого Вити. На втором этаже виллы, где папу поселили, до этого жила уже семья какого-то военного, я так и не знаю ковёр и портрет на стене остались от прежних жильцов или уже родители этим обзавелись? Дома у нас этого ковра в числе привезённых из Китая вещей не было. А в портрете мне сначала почудился Сталин — усатый же! — но присмотревшись засомневалась: усы какие-то не такие — с заострёнными кончиками и лицо удлинённое — так и не разобрала, кто это такой. Может, и Сталин — мама любила периодически творить себе кумиров и была горячей его поклонницей, так что вполне могла повесить портрет — тогда, после войны.
Но случай, когда папа меня напугал, произошёл уже году в 60-м в Луцке, когда никаких таких портретов дома не висело.
В школу я ещё не ходила, но читала уже бегло, не читала — заглатывала всё, до чего дотягивалась. Очень стихи любила, маминого любимого Некрасова, разумеется. Но и детские, более соответствующие возрасту, тоже, конечно. И одной из самых любимых книжек у меня был толстенный том Маршака — я сейчас всё пытаюсь найти на букинистических сайтах это издание. Там было всё — вот всё: от малышовых «Деток в клетке», «Сказки о глупом мышонке», стихов о детском садике: «...голубые трусики, беленькие майки», до больших, «для пионеров», поэм «Быль-небылица» и «Ледяной остров». Интересно, помнит кто-нибудь это сейчас:
«Ну, что вы, дедушка, завод
нельзя продать на рынке!
Завод — не кресло, не комод,
не шляпа не ботинки!»
или:
«Румяный маленький кадет,
как офицерик, был одет
и хвастал перед нами
мундиром с галунами».
По этой книжке учился читать ещё мой брат и была она очень потрёпанная, переплёт отваливался, некоторые страницы подклеены, мама всё время мне напоминала о том, что обращаться с ней надо бережно, а аккуратист-папа, устав от бесконечных попыток починить переплёт, отнёс однажды её в ремонт, к настоящему старому кустарю-переплётчику (батюшки, ребяты, я ещё застала и жестянщиков-лудильщиков-паяльщиков, и точильщиков ножей с вот этим фейерверком искр из-под точила, и мастериц, изготавливающих искусственные цветы, и вот переплётчика — еврея, представьте себе, в чёрненькой, как мне тогда казалось, тюбетеечке и с заложенными за уши пейсами). В каморке его было тесно, пыльно, душно, на керосинке томился жуткого вида клей с удушливо-сладковатым запахом, книги принесённые на ремонт, громоздились на расшатанной этажерке неопрятной кучей, и мне было страшно до слёз оставлять там любимую книжку. Но через два дня я счастливо ахнула, получив её обратно — переплёт был красивого бутылочного цвета, матовый с мраморными разводами, корешок коричневый из блестящего коленкора, каждая страничка внутри разглажена и даже словно бы выстирана, а надпись «С. Маршак» на корешке переплётчик вывел с завитушками, и позолотил, и позолота эта довольно долго не стиралась (потом оказалось, что это был бонус за то, что папа устроил его внучку на работу телефонисткой, что тогда считалось должностью не на шутку престижной).
А спустя пару недель случилось ужасное. У меня был день рождения, закончился детский дневной праздник с тортом и лимонадом, вечером пришли взрослые гости — в основном маминого круга, учительского. И мама решила на мою беду похвастаться и обновлённой книжкой, и моими способностями. Нет, на табуреточку меня не ставили — просто попросили именинницу прочесть что-нибудь любимое. А любимым на тот момент был «Ледяной остров» — история чудесного спасения лётчика-полярника, с саспенсом, приключениями и хэппи-эндом. И я прочла «с выражением» последнюю часть. Вряд ли кто-нибудь сейчас эту увлекательную, написанную в 1947-м году историю, помнит, кончалась она следующими строками:
...Для этого стоило прыгать с высот,
В седой океан, на изрезанный лёд,
На снег между тёмных проталин,
Куда нас на помощь товарищу шлёт
От имени Родины Сталин!
Звонкое слово «Сталин» мне ужасно нравилось , и я отчеканила его с особенным нажимом.
И тут папа встал, подошёл ко мне, очень резко, почти грубо, взял у меня из рук красавицу-книжку, с каким-то остервенением выдрал из неё два листа, скомкал их и зашвырнул в печку. И вышел из комнаты, хлопнув дверью. Я даже не расплакалась — просто захлебнулась от ужаса. Так поступить с книжкой, которую он столько лет подклеивал? Которую носил к переплётчику? За которую заплатил большие, по моему мнению, деньги? (Для меня тогда всё, что больше рубля, казалось большими деньгами).
Мама вымученно улыбалась, не зная, что сказать. Гости тоже онемели — папу все хорошо знали, как немногословного, спокойного, улыбчивого и гостеприимного человека — никто не знал, как реагировать. Положение спасла, как ни странно, самая бестактная и шумная тётка, мелкая начальница из облоно. Она всё это время спокойно дожёвывала отбивную, запивая сладким вином и не слушая моё художественное чтение. К моменту, когда папа хлопнул дверью, она уже всё дожевала, допила, икнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, оглядела стол и спросила, как ни в чём не бывало:
— Хозяйка, а чаем поить гостей будем — нет?
Все тут же ожили, заговорили преувеличенно громко, задвигали стульями, стали наперебой предлагать помощь — убрать со стола, подать чашки, нарезать тортик, разложить варенье по вазочкам — и кое-как инцидент растушевался.
Только я всё никак не могла успокоиться — я даже смотреть боялась на испорченную книжку и всё вспоминала чужое, застывшее папино лицо...
Утром я нашла у себя возле подушки совершенно роскошную книжку, изданную в Чехословакии «Золушку». Она была не просто иллюстрированная, а с секретом — раскрываешь её, например,на странице с появлением феи, а там — раздвижная картинка, тянешь за картонный хвостик - и потрёпанное платьишко героини меняется на роскошный бальный наряд. Кони с помощью нехитрых картонных шарнирчиков били передними копытами, колёсики кареты крутились, дворцовая лестница становилась объёмной, а принц двигал рукой в нарядной перчатке, примеряя Золушке хрустальный башмачок.
В книжку была вложена открытка: «Любимой доценьке от папы».
Мало о чём из пропавших вещей я жалею так, как об этой «Золушке» и об открытке.
О том, что было на дне рождения, я постаралась забыть. Маршака на «Ледяном острове» старалась не открывать. Однажды случайно обнаружила, что грубо оборванные обрывки страниц аккуратно подрезаны ножничками.
Потом мама этот том кому-то отдала.
Папа роскошно выглядел до самой смерти. Не лысел на зависть всем своим ровесникам. Проседь у него появилась поздно и такая картинно-эффектная — словно в парикмахерской на заказ мелирование делали. За всю жизнь имел один-единственный запломбированный зуб. Не пил, не курил. Хобби типично «мальчиковые» — автомобиль, рыбалка, охота. Стройный и спортивный. Красавец. Его обрюзгшие краснолицые, златозубые ровесники вздыхали: «нам бы твоё здоровье!» Сглазили. Я сейчас старше его — он умер в 64 года. Всё, всё, пережитое в детстве и на фронте аукнулось.
Кто-то ждёт какого-то вывода? А нету никакого вывода. Просто вспоминается.
И раз уж в нескольких постах мне к слову вспомнился Китай, то вот несколько чудесных папиных портретов с того времени. Это уже 48-й год, после того как они, уж не знаю как, пережили-переплакали смерть первенца Вити, а потом родился Валерик, а они были молодые ещё совсем — маме 26, папе 30, войны больше не будет никогда, и жизнь, вопреки всему, просто обязана быть прекрасной!



Фотосессия, кстати, сделана в белоэмигранском ателье — в Дальнем была большая община послереволюционных беженцев из Советской России — людей с так называемыми «нансеновскими паспортами».
Как-нибудь и об этом напишу.
no subject
Система категоризации Живого Журнала посчитала, что вашу запись можно отнести к категориям: Искусство (https://www.livejournal.com/category/iskusstvo?utm_source=frank_comment), Кино (https://www.livejournal.com/category/kino?utm_source=frank_comment), Литература (https://www.livejournal.com/category/literatura?utm_source=frank_comment), Общество (https://www.livejournal.com/category/obschestvo?utm_source=frank_comment).
Если вы считаете, что система ошиблась — напишите об этом в ответе на этот комментарий. Ваша обратная связь поможет сделать систему точнее.
Фрэнк,
команда ЖЖ.
no subject
(no subject)
no subject
no subject
Переплетные мастерские и я застала - в моем детстве мама относила в переплет потрепанные детские книжки, там делали из тонких книжек "сборник". В прошлом году я ездила в Харьков к своим и нашла одну такую книжку, но взять не смогла с собой - она тяжелая, а я летала без багажа, с рюкзачком :) А в более сознательном возрасте я уже сама относила в переплет свой самиздат Галича - напечатала больше 200 страниц стихов и сделала 3 книжки - себе и друзьям. На обложке позолотой выведено "Александр Галич том 1". Когда работала над вторым томом, Галича уже начали печататаь официально, так что на первом томе все закончилось. Я смотрю на эту свою книжку и не понимаю, как я в 16 лет сумела сделать такую работу.
no subject
(no subject)
no subject
Глаза б мои не глядели на эту вакханалию на день победы.
no subject
no subject
no subject
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
Про празднования - да.
Веселиться не получается, и родители, дети войны, никогда особо не веселились.
И старшие не рассказывали ничего.
Бессмертный полк мне не близок именно тем, что делает воевавших людей навсегда и только - воевавшими, как будто они родились для того, чтобы воевать, и как будто эти четыре года затмили всю их остальную жизнь. Поэтому не ходила никогда.
no subject
Потом в перерыве удивилась: неужто я так сказала? Оговорилась, пардоньте, конечно, я имела в виду память о Победе!
Но, как говорил дедушка Фрейд, настоящая правда - в оговорках...
no subject
no subject
no subject
Но, израильский опыт учит что и впрямь "это нужно не мертвым", отмечаем чтобы передать следующим поколениям. Откуда иначе им узнать, что фото пожелтевшее фронтовика с орденами (или без) не чисто семейная реликвия - это общая история?
no subject
А то, что "наши" добились-таки Дня Победы в привычном им формате... что ж, они так привыкли, не перевоспитывать же старичков. Маму свою покойную я вплоть до 2017 года на парад в Иерусалиме водила, она была человеком в отличие от папы, пафосным, не мне ее судить, тем более, что ветераном она была настоящим. Но насмотревшись и у нас на 70-летних ряженых, а также на портреты Сталина и Путина - сорри, фу - я сама туда ни ногой.
Мне папина позиция как-то ближе.
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
Спасибо за интересный рассказ. Очень Вы трогательно написали. С любовью и грустью. Желаю Вам удачи.
no subject
no subject
no subject
(no subject)
no subject
У меня дедушка, папин отец, прошел три войны - ВОВ, японскую и финскую. Пошел добровольцем, приписав себе 2 года к возрасту, чтоб взяли.
И тоже никогда не рассказывал. Однополчан своих очень любил, солдат из своей радиороты. Был несколько раз ранен и контужен.
Очень жалею, что ничего у меня не осталось от него, он умер уже когда я была в Израиле, и дядя утверждает, что не нашел ни наград, ни документов. Врет, небось, знаю моего дядю. К сожалению.
Хотя, самая важная вещь у меня да осталась. Даже две. Во-первых, наши беседы раз в неделю в последний год его жизни, и копия генеологического дерево семьи, которое он переписал специально для меня, когда я уезжала в Израиль.
И еще - он был из тех, кто не смотря на партбилет "не сменил имени и языка" - все советские годы гордо и публично носил имя Аврам-Герш Гершунович, не поощряя даже тех, кто норовил упростить до "Аврам Григорьевич", а тех, кто пытался назвать его "Григорий Григорьевич" вообще игнорировал, хотя дома и для близких друзей был Гриша. И никогда не отказывался от родного языка - идиш. Читал на нем, писал на нем, как только стало можно - стал читать лекции на идиш.
Жалко, что я не была достаточно умна научиться у него.
no subject
- Я тебе на "сарочка"! Я с большой буквы Сара! К тому же - Абрамовна! Запиши где-нибудь, если грамотная!
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
no subject
(no subject)
(no subject)
no subject
no subject
За роскошной книжкой "Золушкой" я бы тоже тосковала :-(
no subject
no subject
no subject
Светлая память
no subject
no subject
Спасибо за историю.
no subject
no subject
трудно им жилось в то время. с такими то лицами...
no subject
no subject
no subject
завидую вашим потомкам, такой кладезь знаний - куда там днк тестам!
все думаю, хоть имена и фамилии своих бабушек-дедушек записать для моих младенцев, пока жива и помню
no subject
(no subject)
(no subject)
no subject