chipka_ne

Просматривая новости колокольчика из серии «это может быть вам интересно», наткнулась на старый-престарый пост антисоветчика Германыча про советские родильные дома. Впечатлилась, конечно — особенно потоком воспоминаний от комментаторов.

Тут, разумеется, взволнованный читатель встрепенётся и начнёт потирать ручки, предвкушая: ага! взыграло ретивое! щаз нам матёрая антисоветчица запоёт старые песни о главном!

А вот и нет.

Потому что, честно порывшись в памяти, я обнаружила, что воспоминания о пребывании в родильном доме у меня почти что идиллические.

Вот про цыганку, например.

Так что — можно не расчехлять артиллерию, если и будет антисоветчина — то самую малость.

Я ведь рожала в своём родном Луцке — городе так и не до конца осоветившемся, где были ещё врачи и медсёстры, которые «ще за Польщі вчилися». И не только «за Польщі» — детским отоларингологом у меня, например, была врач аж из Аргентины — было у нас на Волыни некоторое количество семей отчаянных украинских репатриантов из-за океана, решившихся после войны попытать счастья на родине предков. К началу 70-х почти все они помаленьку вернулись обратно, в том числе и моя врачиха, но то таке...

А советского гинеколога я навестила лишь раз в Ташкенте во время первой беременности в первый и последний раз. Сам её кабинет со вздувшимся линолеумом, облупленной раковиной и драной клеёнчатой ширмой перед гинекологическим креслом заслуживает отдельного описания, но не он меня ужаснул, а вот это незабвенное хамство и похабные комментарии во время осмотра:

— Чего пищишь? Не девочка уже!!! Когда давала, небось, не пищала!

Ничего унизительнее в жизни я себе представить не могла.

Поэтому рожать поехала за три тыщи километров — хотя бы к маме поближе, да и медикам там я больше доверяла.

И была права.

Дело даже не во врачах, точнее, не только во врачах. Я до сих пор свято уверена в том, что для больного медсестра, сиделка и санитарка не менее важны, чем хороший врач.

Роддом-то у нас был обычный с теми же советскими правилами, общими для всей необъятной страны — только казённая одежда, запрет, пардон, на нижнее бельё, старые пелёнки вместо прокладок, запрет на посещения, детки — только в отдельной палате, кормления строго по часам, бредовые ограничения по передачам, непонятный запрет передавать книжки (мама с папой догадались мне пирожки заворачивать в «Литературную газету» — хоть что-то), невозможность полноценно помыться (на двери единственной ванной комнаты красовалась надпись «клизменная») — всё, как везде.

Но зато само здание содержалось в образцовом порядке, полы паркетные, палаты на четверых и кровати с удобными матрасами. А главное, младший медицинский персонал у нас был особый. Няньками-санитарками-уборщицами работали в основном средних лет женщины-баптистки — жестоковыйная конфессия, которую так и не смогли на Волыни извести Советы, как ни старались. Гнобили их всячески, в частности, при приёме на работу — поэтому и шли они туда, где уж точно никто не позавидует. И работали не за страх, а за совесть.

Голоса не повышали никогда, все роженицы у них были «рыбоньки» да «пташечки», все младенчики — красавцы писаные, с ними всегда можно было договориться, чтобы заглянуть на минутку в детскую, по-быстрому сполоснуться в «клизменной», получить лишнюю пелёнку или внеочередной стакан чая, когда столовая закрыта.

Две такие нянечки как-то полночи помогали мне расцеживаться — у меня слишком резко прибыло молоко, грудь стала, как каменная, дочка её ухватить не могла, боли были дикие, поднялась температура, я от отчаяния стала просить чего-нибудь, чтоб молоко перегорело уже — они чуть ли не со слезами меня отговорили, принесли какого-то маслица и два часа сидели со мной — смазывали и массировали, массировали и смазывали потихоньку и байками развлекали — помогло, к утру всё наладилось, а они дальше пошли смену отрабатывать — домывать-дочищать, работа сама себя не сделает.

А вообще лучше всего помнится смешное.

Оба раза я рожала невпопад. В первый раз у меня к вечеру начала ныть поясница. Не так, чтобы сильно, но чувствительно. Растёрлась чем-то и села детективчик почитать, чтоб отвлечься. Часов в 11 папа приехал с очередной аварии в каком-то Камень-Кошмарске. Усталый и замученный. Мама уже спала, он пошёл в душ и попросил меня приготовить ему молоко с мёдом — своё универсальное снотворное. Приношу ему молоко, а он уже и так заснул. Выпила сама да и себе спать собралась. Вот тут-то воды и отошли. Я пошла маму будить: «Воды отошли!» Ну, естественно — ах! ох! — куды бечь... А папа сквозь сон: «Да ночь же на дворе! Перекройте кран и ложитесь, а утром сантехника вызовем!»

А во второй раз «скорую» пришлось вызывать под утро. Приезжаем с мамой в роддом, в приёмный покой, мне суют градусник под мышку и велят «зачекайте!».

Ну, сидим, ждём. Температура нормальная — возвращаю градусник. И снова:

— Жіночко, зачекайте — в нас тут пересмєнка...

Пересменка, дело святое, а тут ещё оказалось, что старшая медсестра — ответственная за ежегодную подписку на газеты и журналы. Это только люди из раньшего времени могут понять, вспомнив обязательные подписки на какой-нибудь «Блокнот агитатора». И вот она затеяла заодно проверку среди сдающих смену, кто да на что подписался. Ах, ты не подписалась? А я вот у тебя смену не приму! Останешься ещё на два часа!

Мне эта перебранка на предмет подписки надолго запомнилась.

Потому что на фоне навязываний подписки на «Молодий ленінець» какой-то незадачливой молоденькой медсестричке («Ти ж в нас молодь!») я отчётливо почувствовала, что больше «чекати» не могу...

— Мам, — говорю, — ты скажи им, что я вроде рожаю...

Старшая на меня поверх очков глянула и всё поняла по глазам. Идти я уже не могла. Брюки с меня стаскивали прямо на каталке. Больничный стерильный халат надеть не успели, так я и лежала в родзале в своём свитере. Помню только, что причитали, пока везли:

— А чого ж ти не кричала, дурненька???

А чего кричать-то, спрашивается? Неужто не ясно, зачем женщина с огромным животом ни свет ни заря приезжает в приёмный покой роддома? Не температуру же померить!

В тот же день я узнала, что то, что у меня было, называется «стремительные роды». У мамы, кстати, в том роддоме была знакомая врач — мама одного из её многочисленных учеников-гениев (у неё все были гении, кроме меня). Эта знакомая все уши нам прожужжала про то, чтобы ей непременно позвонить, когда я буду рожать — лично придёт и проконтролирует. Но, звыняйте — не вышло, не успели связаться из-за этой самой стремительности.

Позвонила ей мама только тогда, когда мою новенькую дочечку уже помыли-запеленали, а меня накормили манной кашей и отвезли в палату. В палате лежала уже женщина, родившая почти одновременно со мной. Очень словоохотливая — сразу закидала вопросами:

— А тебя когда привезли? Я здесь почти сутки, а тебя не видела.

— Утром, — говорю, — часа три назад. Или два... Не помню. Устала я.

— Кааак? — возмутилась она, — я здесь сутки мучилась, а тебя привезли — и сразу рожать??? Это что они тебе такое вкололи???

— Какое вкололи, — говорю, — температуру только померили, переодеть не успели — так само получилось...

И тут — картина маслом — залетает в палату та самая врачиха. С нарядной коробкой импортного печенья и поздравлениями.

— Ну вот, — торжествующе сказала моя соседка, когда врачиха ушла, — так я и знала, что у тебя здесь знакомые! Всюду блат! — отвернулась к стенке и обиженно засопела.

Ну, и я тоже, подумав, заснула.

Возражать не стала — зачем разрушать человеку стройную картину мира?