(no subject)

Сил нет злиться на человеческую глупость. Разбирая завалы черновиков, столько отыскала всего, что когда-то было написано в запале и должно было быть помещено под тэгом «как я зол!», а потом недописано, отложено, да и оставлено — типа: да ну их всех! Дураков не переучишь, подлецов не перевоспитаешь, а на холивары у меня в журнале норма — раз в полгода, не чаще.

Нашла способ не залипать на новостях, делом заняться.

Конкретно — есть тысяча и один способ делом реально помогать беженцам, например. Или хотя бы денег собрать и отправить, куда надо.

Нет, я не добрая. Добрые нехай над картинками из телевизора плачут. А я буду, как та лягушка в кринке с молоком, трепыхаться, сбивая масло, из чистого эгоизма, чтобы избавиться от чувства чудовищной беспомощности перед лицом торжествующего хама.

Как я рада тому, что живу среди нормальных людей. Которые, например, на вопрос: можешь ли приютить на какое-то время семью беженцев, просто деловито сообщают, сколько могут предоставить спальных мест.

Волонтёры в моём родном городе отчитываются за каждый грош из посланных денег, немотря на мои возражения — зачем эта бухгалтерия, я же их знаю, девочка, которая там командует из семьи местных волынских жестоковыйных баптистов — людей, у которых щепетильность доходит до обсессии. Одна из статей расходов — деньги на срочно созданный приют для брошеных животных, его устроили в местном зоопарке. Спрашиваю: не сердятся ли несентиментальные полищуки на то, что кто-то о животных хлопочет тогда, когда люди гибнут? Она изумляется:

— Та ви що! Нам в суперах безкоштовно корм дають, люди і матрасів і всього нанесли, жаліють тваринок. Маленьких вже багато по домівках порозбирали...

Зашла с 8-м марта поздравить дорогую свою Манечку. Ей в феврале исполнилось 95. Абсолютно ясная голова.

Грустный вышел у нас женский день. Немножко утешились разговором с Винницей, с теми людьми, которые помогали нам со съёмками фильма, которые на 27 января организовали большую он-лайн премьеру, которые создали в Виннице еврейский музей.

Но как же плачет Маня при любом упоминании милого своего Теплика — его ведь тоже бомбили, оказывается, по ошибке, никто не пострадал, но дети уже и там знают, что такое сирена и бомбоубежище.

— А мы ведь думали, что ТОГДА — это была последняя война, что хоть кто-нибудь, хоть чему-нибудь научился! А тут — дожили...

Они тоже в своём хостеле собирают в помощь Украине деньги, отрывают от крошечных своих пособий. Я уговариваю её не рвать себе сердце, отвлечься от новостей — всё равно мы тут бессильны — надо беречь себя. И она вдруг неожиданно твёрдо отвечает:

— А я вот сберегу! Я подожду пока умирать, я ведь видела когда-то немцев плетущихся, ободранных, в бабьих платках, я доживу до того, что и ЭТИХ погонят!

Она не называет их никак. Ни русскими. ни российскими, никакими. ЭТИ. Чужие — точка. Как в знаменитом фильме ужасов, который она не смотрела, разумеется.